Легенда о Побратиме Смерти - Страница 13

— Вы не упомянули о мертвецах.

— Умно подмечено. Трупы — это опасность заразы и расходы на похороны. Притом останутся калеки — вечная статья государственного призрения.

— По-моему, вы высказались ясно, посол. Ваше человеколюбие делает вам честь. Но вы говорили о трех партиях, а рассказали только о двух.

— Третья — это королевская гвардия. Десять тысяч человек, цвет готирского войска. Это они возвели Бога-Короля на трон после последнего переворота, они его там и удерживают. Обе другие партии недостаточно сильны, чтобы обеспечить себе победу без поддержки гвардии. Поэтому никто не делает решительного шага — и хорошо бы такое положение продлить.

— А безумец тем временем сидит себе на троне, — усмехнулся Зибен, — отмечая свое царствование казнями, пытками и вынужденными самоубийствами.

— Пусть об этом беспокоятся готиры, Зибен. Наша забота — это дренаи. В том числе и те три тысячи, которые живут на готирских землях и окажутся под угрозой при любом проявлении враждебности. Купцы, работники, врачи — и дипломаты тоже. Разве их жизни ничего не значат, Зибен?

— Браво, Майон, — похлопал в ладоши Зибен. — Итак, мы переходим к медовой коврижке из лошадиного навоза. Конечно же, их жизни имеют великую ценность. Но Друсс не отвечает ни за них, ни за действия безумца. Разве вы этого не понимаете, посол? Ни вы, ни Бог-Король ничего не сможете изменить. Друсс не дурак, но на жизнь смотрит крайне просто. Он выйдет на бой с Клаем и сделает все, чтобы победить. Никто не сможет отговорить его от этого. Все ваши аргументы пропадут впустую. Друсс скажет, что Бог-Король может поступать как угодно — что это дело его совести. Впрочем, причина, по которой Друсс откажет вам, будет еще проще.

— Что же это за причина?

— Сдаться было бы неправильно.

— А вы еще говорите, что он умен! — вспылил Майон. — Неправильно, подумать только! При чем здесь неправильно? Мы имеем дело с... весьма чувствительным и незаурядным правителем...

— Мы имеем дело с сумасшедшим — не будь он королем, его следовало бы посадить под замок для его же блага.

Майон потер усталые глаза.

— Хорошо. Вы насмехаетесь над политикой, издеваетесь над дипломатией. Но как, по-вашему, нам удается сохранить мир? Я скажу вам как, Зибен. Такие люди, как я, отправляются в такие места, как это, где нас кормят вашими коврижками из навоза. Мы же улыбаемся и говорим, что они весьма питательны. Мы лавируем между чужими амбициями, поглаживая при этом всех. И все это не ради личной выгоды, а ради мира и благополучия. Ради того, чтобы дренайские купцы, крестьяне, чиновники и ремесленники могли растить своих детей спокойно. Друсс у нас герой — он может позволить себе жить собственной жизнью и резать правду в глаза. Дипломатам это недоступно. Ну что, поможете мне уговорить его?

Зибен встал:

— Нет, посол, я не стану помогать вам. Вы не правы — пусть даже вами руководят благие побуждения. — Поэт дошел до двери и остановился. — Быть может, вы слишком долго питаетесь этими коврижками и вошли во вкус.

Слуга за стенной панелью заторопился прочь, чтобы доложить о подслушанной беседе.

Гарен-Цзен, приподняв подол своего пурпурного одеяния, осторожно сошел по истертым каменным ступеням в подземелье. Здесь царило зловоние, но чиадзе не обращал на это внимания. В темницах должно царить зловоние. Узники, брошенные сюда, должны страдать и от мрака, и от сырости, и от запаха. Так пахнет страх — это облегчает допрос.

Министр постоял, прислушиваясь, в тюремном коридоре. Слева, за толстыми стенами, слышались глухие рыдания.

— Кто это плачет? — спросил Гарен-Цзен у несущих караул стражников.

Один из них, жирный бородач с испорченными зубами, громко фыркнул.

— Маурин, мой господин. Он здесь со вчерашнего дня.

— Я повидаю его после разговора с сенатором, — сказал Гарен-Цзен.

— Так точно. — Стражники посторонились, и министр медленно прошел в застенок. Там ожидал пожилой человек с распухшим синим лицом и почти закрывшимся правым глазом. Кровь запятнала его белую рубашку.

— Доброе утро, сенатор, — поздоровался Гарен-Цзен, садясь на стул с высокой спинкой, подставленный ему стражником. Узник смотрел на него злобно. — Итак, вы отказываетесь содействовать нам?

Узник глубоко, прерывисто вздохнул.

— Я принадлежу к королевскому роду, Гарен-Цзен. И закон запрещает пытки.

— Ах, закон. Он запрещает также заговоры с целью убийства короля. И не одобряет попыток свержения законного правительства.

— Разумеется! — вспылил сенатор. — Вот почему я никогда не замышлял ничего подобного. Этот человек — мой племянник. Вы полагаете, что я способен убить моего кровного родственника?

— Теперь вы добавляете к обвинениям против себя еще и ересь. Нельзя именовать Бога-Короля человеком.

— Я обмолвился.

— Такие обмолвки обходятся дорого. Но перейдем к делу. У вас имеется четыре сына, три дочери, семеро внуков, четырнадцать двоюродных братьев и сестер, жена и две любовницы. Буду с вами откровенен, сенатор. Вы все равно умрете. Вопрос лишь в том, умрете вы в одиночестве или вместе со всей своей семьей.

Все краски исчезли с лица узника — но мужества он не утратил.

— Ты хитрый дьявол, Гарен-Цзен. Моего племянника короля еще можно извинить — бедный мальчик не в своем уме. Но ты-то — умный, просвещенный человек. Да проклянут тебя боги!

— Не сомневаюсь, они это сделают. Что ж, отдать мне приказ об аресте вашей семьи? Не уверен, что вашей супруге понравится здешний воздух.

— Чего ты от меня хочешь?

— Мною готовится некий документ. Когда он будет готов и подписан вами, вам разрешат принять яд, и вашу семью оставят в покое. А теперь прошу меня извинить. — Гарен-Цзен встал. — Меня ждут другие изменники.